Аннаэйра

Scorn, приветствую! Между прочим, ухо кошки состоит, как и наше ухо, из гиалинового хряща, покрытого кожей, и как раз между хрящом и эпидермисом проходят кровеносные сосуды - так что не надо, не надо. Без хрящевой основы ушки у нашей кошечки висели бы "тряпочками", и вряд ли такая киса вам бы пришлась по душе! Насчет ютараптора: бесспорно, осторожно. Но, ввиду того, что современные предположительные потомки динозавров - птицы - ведут преимущественно воздушный образ жизни, и потому не могут быть оценены с точки зрения наземных существ, приходится брать за основу других крупных хищников голоцена - млекопитающих, иногда - рептилий. Я знаю, мозг ютараптора по своим размером едва ли превзойдет относительным размером мозг землеройки, однако - следуем традициям, что - особенно среди американских ученых - возвели этих хищников мало ли не до ранга "супергениев" по меркам своей эпохи. Пусть. Такие рассуждения тоже имеют право на жизнь - ведь последний ютараптор вымер задолго до того, как появился первый человек, а, кроме как своим глазам, люди, как известно, доверяют мало... Касательно черепа: да, окна закрывались, но не у хищных динозавров - во всяком случае, не у всех. Тот же тираннозавр, который, как полагают, был, в некотором роде, "вершиной эволюции" теропод, по гроб жизни гулял с "окончатым" черепом - монолитная структура его попросту бы к земле пригнула, и все дела. Никакой хвост не спас бы. Касательно вуконгоптеруса - насколько я поняла, пока что его статус все еще открыт, ибо не могут решить, в достаточной ли мере он отличается от своих сородичей, чтобы выделять его в отдельное семейство. Но это так, к слову. Хорошо, а еще вуконгоптериды. Касательно книги "Краснокожая хищница" - лично мне пришлось заказывать ее из Москвы, ибо в электронном варианте ее днем с огнем не сыщешь. Книга заба-а-а-авная, но все же... Я, конечно, не специалист, однако, если хотите познакомиться с моим видением мира динозавров - милости просим: http://forum.zoologist.ru/viewtopic.php?pid=164532 Здесь - все касательно хищных теропод, однако, если потом еще посмотрите на том же форуме, найдете "Основу жизни" - о растительноядных динозаврах, "Покорившие воду" - о морских рептилиях и "Владыки небес" - о птерозаврах. Я старалась писать как можно более "художественно", но не выходя за рамки науки. И, судя по отзывам, тексты получились вполне перевариваемы и широкой публикой, и "специалистами". А касательно регенерации - с удовольствием побеседую с вами на эту тему, даром что "восстановление крыла за полгода" меня до сих пор заставляет улыбаться... С уважением - Аннаэйра.

Slarr, а вы поглядите вверх, на несколько постов. Вот вам ссылка на эту статью, а свои соображения касательно регенерации я высказала в посте № 47.

А-а-а!.. Дайте мне стенку, я об нее убьюся! И о чем это, интересно, я тут два часа распинаюсь? Проблема в том, что у дракийский драконов, цитирую, "также совершенно уникальная, единственная в известной Галактике особенность: перепонка крыльев у драконов не поддерживает температуру тела. Очень немногочисленные кровеносные сосуды сосредоточены вдоль скелета крыла, а сама перепонка не имеет каппилярной и осмотической систем". Конец цитаты, статья Драко "Draco sapiens". Нет там кровеносных сосудов! У слона их в ушах - тьма тьмущая, поэтому они и могут использоваться как радиаторы, у дракийца же - нет! Логические выводы?..

Slarr, верю, верю - были птерозавры, среди них были рамфоринхоиды и птеродактилоиды, а среди птеродактилоидов был такой род как Pterodactylus, который жил в Европе в ранней юре, вместе с нашим знакомым - археоптериксом. Но - но! - как ни странно, перепонка крыла птерозавров была совершенно точно пронизана кровеносными сосудами - на костях сохранились крупные бороздки от них, значит, имела место быть и капиллярная сеть - поэтому вопрос терморегуляции отпадал сам собой.

А вот ту-у-ут давайте остановимся. Во-первых, ютараптор - это, если я все правильно помню, семьсот килограммов живого веса, шесть с половиной метров в длину. Почти как мой "идеальный" дракончик. Ютараптор был - как предполагают - либо одиночным хищником, наподобие медведя, либо ходил небольшими семейными группами, как волки или крупные кошачьи. Следовательно, резонно предположить, что охотился он не особо часто - те же львы примерно раз в три-четыре дня завалят зебру или антилопу - и вполне себе счастливы до следующей охоты. Сразу скажу, бегуном ютараптор не был - слишком тяжел, да и вряд ли он особо увлекался забегами - у крупных хищников другая философия, хотя, конечно, среди своих сородичей-динозавров рапторы были весьма неплохими атлетами. Но это так, к слову. Если мы возьмем в качестве современного примера (пусть!) львов, с их коммуникативной охотой, то получается, что, дабы сэкономить энергию и не тратить ее почем зря, ютарапторы использовали полузасадную систему охоты, пускаясь в бег лишь в последний миг перед нападением - и тут же развивая максимальную скорость, дабы к удару когтями и зубами присовокупить инерционный толчок. Короткий спринт, максимум на несколько сотен метров, а потом - либо новые поиски добычи, либо схватка с оной. Разогреться за такой промежуток времени ящер, разумеется, мог, но, во-первых, в его черепе имелись специальные "окна", которые усиливали охлаждение головного мозга и препятствовали перегреванию, а во-вторых - раптор в любой момент мог остановиться и "попыхтеть", открыв пасть и позволив влаге испаряться со слизистой, как это делают крокодилы и ящерицы. Дракон, да еще и в полете, так сделать, увы, не может... И еще - ютарапторы, скорее всего, жили в местности с довольно-таки мягким климатом (если не считать, конечно, сухих сезонов) - читайте "Краснокожую хищницу" Роберта Беккера. Книга, конечно, уморная, с точки зрения биологии, но - и такая точка зрения имеет право на существование. Что же до сухого сезона, а также тех рапторов, что забредали на пустоши, то они, скорее всего, охотились в сумерках либо по ночам, а жару пережидали в укрытии.

Драко, мое почтение. Итак... гм. Вот, кстати, с крыльями у меня тоже возникла ма-а-а-асса вопросов... Но давайте по порядку, ладно? Прочитала. Взяла за основу статью Draco sapiens (все-таки почему на другой планете используются латинские имена, а?..), просмотрела, подумала... еще раз просмотрела. Почесала за ушком. Поняла одну вещь: крылья в терморегуляции не участвуют. Указана также высокая температурная адаптируемость, но, как ни крути, а только при активном полете дракон разогреется настолько, что просто умрет от перегрева - грубо говоря, сварится в собственной чешуе. Нонсенс... И еще, касательно этих самых крыльев: перепонка лишена кровеносных и лимфатических сосудов, так? А что такое перепонка? Это, по сути, то же самое, что наша кожа - то есть, эпидермальная ткань. По секрету всему свету: эпидермис - даже у нас, у млекопитающих - лишен какой бы то ни было васкуляризации, и сосуды там днем с огнем не сыщешь, поэтому питание ткани происходит через подлежащую базальную пластинку. Однако этот способ эффективен лишь в случае относительно тонкого слоя ткани (лучше всего - в однослойном эпителии, намного хуже - в многослойном), и, так как перепонка крыла - это обширная пластина, наверняка с очень узким межклеточным пространством, то возникает вопрос: а каким же образом осуществляется питание клеток? У летучих мышей, у птерозавров, у летучих драконов (род Draco, семейство агамовых) - у всех у них перепонка "прошита" кровеносной сетью и, таким образом, клетки могут нормально жить, делиться и развиваться. В случае же с драконом напрашивается вариант, что клетки перепонки мертвы, и им просто не требуется никакой "подпитки" - но тогда ни регенерация, ни достаточная прочность и упругость никогда не будут достигнуты, как ни извращайся. Еще у меня были вопросы по регенерации... но ладно, задам в следующий раз. *села столбиком и насторожила ушки*

Мирроар, верю, знаю, уважаю - но все же пытаюсь найти свое объяснение ВОЗМОЖНОСТИ существования подобных... гм, не скажу "животных"... пусть будет - созданий. Ибо именно в "Гневе дракона", собственно, и приводились основные БИОЛОГИЧЕСКИЕ доказательства возможности того, что драконы - реальны, и что имеют право на существование. Однако же меня смутили именно вопросы терморегуляции, и потому я и задала этот вопрос. Прошу прощения, если задела чьи-то эстетические чувства - у меня и в мыслях не было кого-то оскорбить, обидеть или унизить. Просто хочу расставить все точки над "ё".

Нет, Диксона я не читала - почитывала, но на подобные размышления меня сподвигло вот что: не смотря на то, что между чешуйками имеется пространство - бесспорно, ош-шень большое... недаром большинство наших змей и ящериц предпочитают охотиться по ночам, и лишь самые выносливые выходят на промысел при свете солнца... - при полете дракон должен вырабатывать уйму уймную тепла, и отнюдь не вся она рассеется без следа - вспомним лишенные крупных сосудов крылья, которые, кстати, вызвали у меня массу нареканий, как у биолога, прошедшего курс гистологии. Это раз. Во-вторых, фарханы фарханами, да только день в пустыне длится полгода - а-ля у нас в Арктике - и, волей или неволей, дракону придется выйти на солнцепек. Это два.

У меня вопрос (не знаю, куда его еще пришвартовать...): вот Коршун и остальные уцелевшие драконы жили в пустыне, так? Так. В пустыне жарко. Дракон покрыт чешуей. Крылья лишены крупных сосудов. Вопрос: а как они не перегревались?..

Так зачем же тогда ругать Аслана?.. Я влюбилась в этого льва еще когда читала книжки, в далеком туманном детстве, и до сих пор считаю его... нет, не самым понятным и правильным, но, по крайней мере, одним из самых добрых существ мира фэнтези. И, помнится, Льюиса частенько обвиняли в том, что его книга - ересь, и восславленный им Аслан - суть есть Сын Божий... но сам он говорил, что не нужно искать в Аслане черты божества. Аслан - это Аслан. И никто больше.

А мне понравился фильм, и книга мне тоже очень нравится. Клайв Стейплз Льюис писал эту книгу, когда еще о "добрых" драконах никто и подумать не мог - вспомните того же Властелина Колец! Эпоха "Саги о Копье" и ее добрых металликов наступила гораздо позже, так что обвинять автора в том, что он, следуя канонам, представил драконов, волков, ведьм и всех прочих злыми - это просто глупо. Чего вы хотели от сказки, написанной в первой половине двадцатого века?! Я очень люблю "Хроники Нарнии", не в последнюю очередь - из-за Аслана, так что обвинения в том, что драконы в книге выставлены в качестве отрицательных персонажей... по-моему, просто глупо. Можете таким же макаром предъявить обвинения Смогу Золотому или Анку Алагону Черному. Так что фильм я обязательно посмотрю, и из-за Аслана, и из-за Рипичипа, и из-за дракона, конечно. На другом сайте я прочитала уже два обзора по фильму, и надеюсь, что все лавры, которые воздали Эдмунду и Люси, будут оправданы.

Ага... белоголовый, однако!

Посвящается таким же, как и я сама - одиноким сердцам, еще не отыскавшим свою половинку на просторах Вселенной... Они встретились внезапно. Они и не думали, что такое возможно. Но – то ли очередная шутка легкомысленного ветра, то ли необоримый глас судьбы – в ту ночь их дороги пересеклись, а два столь непохожих друг на друга существа, точно ледяные статуи, замерли по обе стороны крошечной лесной прогалины. Огромный матерый волк, покрытый косматой черной шерстью – и белый, точно облако, молодой единорог, вернее, единорожица – хрупкое, нежное создание, больше похожее на самую красивую в мире снежинку, чем на живое существо. Они видели друг друга. Они смотрели друг другу в глаза. И они знали, что должно было произойти дальше, ибо еще никогда Охотник и Жертва не забывали, для чего появились на свет, но вот в ту ночь, в ту удивительную ночь древние, как мир, законы рухнули, и хищник не оскалил зубы, а добыча не бросилась бежать. Лес вокруг застыл в недоуменном молчании, и первым пошевелился волк – как-то по щенячьи склонив набок тяжелую лобастую голову, он внимательно посмотрел на единорожицу, а та чуть выгнула шею, и ее кроткий глаз заискрился, отражая сияние звезд. И она не сделала и шагу назад, когда черный зверь, которого ей от веку было наказано бояться, точно самой смерти, медленно направился к ней. Была ли она настолько напугана? Едва ли… но, тем не менее, она стояла на месте, пока волк не подошел совсем вплотную, и его жаркое прерывистое дыхание коснулось ее атласной шкуры. Янтарные глаза встретились с глубокими темно-фиолетовыми очами, и долго, очень долго никто из них не мог вымолвить и слова… - Ты красива, - наконец хрипло выговорил волк, с трудом ворочая ставшим почему-то очень непослушным языком, - Даже луна не так красива, как ты. Единорожица промолчала. Она лишь склонила свою точеную головку, увенчанную длинным серебристым рогом, слабо светившимся во тьме ночи, и волк робко потянулся к ней носом… но тут же, словно ошпарившись, с визгом отпрыгнул прочь, и его шерсть встала дыбом. - Прости, - тихо прошептала она, ее голос перезвоном колокольчиков отозвался в наступившей тишине, - Я не хотела… - и, чувствуя, что сейчас расплачется, она развернулась и стремительно умчалась в чащу, оставив черного волка одного на заснеженной поляне, и бессердечный зимний ветер тут же насмешливо завыл, быстро засыпая ее легкие следы. Несколько мгновений – и чужим глазам могло бы показаться, что прекрасная хранительница лесов и не появлялась на этой поляне, но волк не забыл ее. Он помнил ее завораживающие глаза, ее грациозный облик, ее ни с чем не сравнимый, прохладный и свежий запах, с которым не сравнится даже самый чистый, самый зимний воздух. И с той ночи он не знал отдыха, разыскивая ее по всему лесу. Сколько раз ему казалось, что он заметил ее силуэт в тенях среди деревьев – но оказывалось, что это взметнулась над сугробом поземка, или проснувшийся зайчишка, почуяв опасного хищника, бросился наутек и сбил мимоходом снег с густо запорошенного куста… Каждую ночь он звал ее – долго, протяжно, и зов его летел над спящим лесом подобно темной птице, но, так и не дождавшись ответа, переходил в жалобный плач и в бессилии рассыпался на мириады осколков, а черный волк валился в снег, и слезы, катящиеся из его прозрачных глаз, застывали на щеках искрящимися дорожками, пока ветер, беспощадный ветер, от души смеялся над глупым, по уши влюбившимся зверем. «Тебе ее не найти… не догнать… не поймать… - выл он ему в уши, забивая их снегом. – Она – всего лишь твоя мечта… иллюзия… греза… и вам никогда не быть вместе… ни за что и никогда!» - Я все равно буду искать ее, пусть даже и потрачу на это всю оставшуюся мне жизнь! – глухо прорычал в ответ волк, и жесткая шерсть его топорщилась, как иглы у рассерженного ежа, - Я найду ее, потому что я… потому что ее… она… - и, смущенно умолкнув, он вскочил и бросился в лес, а ветер, расхохотавшись, швырнул ему вслед горсть снега, после чего беззаботно тряхнул своей переливающейся гривой и взвился над деревьями, мгновенно забыв и о странном звере, и о его не менее странной любви. Ветер редко о чем помнил. И редко задумывался. Его уделом был вечный полет… и вечное одиночество, но он не жалел об этом, потому что не представлял себе, что может быть иначе. Однако черный волк был не таков. И, словно угрюмая тень, он несся по притихшему лесу, взрывая лапами снег и по самую шею проваливаясь в мягкие сугробы, но не останавливаясь ни на мгновение и упрямо пробираясь дальше. Он почти ничего не видел из-за слез, щипавших ему глаза, он почти оглох из-за снега, застрявшего в ушах, но все же, когда над кронами древних сосен, перекрывая вой метели, раздался высокий, рвущий душу вопль – он услышал его столь же ясно, как первый удар весеннего грома, и, даже не думая ни о чем, изо всех сил рванулся бежать ему навстречу. Откуда ему было знать, что это она звала на помощь? Откуда он понял, что она оказалась в смертельной опасности? Я не знаю. Да вряд ли и он сам знал об этом. Он просто бежал, и могучее тело, послушное его воле, диким галопом несло его вперед, перебрасывая через кусты и коряги, вброд пересекая никогда не замерзающие быстрые горные речки и грудью вспахивая высокие снежные заносы, пока, сломав пару колючих ветвей терновника, он не вырвался на скалистый утес, на самом краю которого стояла она… окруженная стаей волков. Стаей таких же, как он, диких зверей, что оголодало рычали, дыбя всклокоченные загривки, и тощие бока их судорожно вздымались, ловя долгожданный запах беспомощной добычи, а жадная слюна капала с их желтоватых клыков, пятная белый снег… белый, как шкура единорожицы, что не могла даже пошевелиться, застыв, подобно мраморному изваянию, и лишь ее глаза напряженно следили за разъяренными хищниками… испуганно зажмурившись, когда один из них, с ревом оттолкнув с дороги собратьев, бросился к ней. Но не клыки, а лишь пушистый хвост его слегка коснулся ее дрожащего тела, и громадный угольно-черный зверь замер между единорогом и своими озлобленными соплеменниками, молча сморщив губы и обнажив свое белое, сверкающее оружие. Волки встретили его маневр разгневанным воем, но он не сдвинулся с места, только хвост его поднялся вверх, подобно боевому флагу, и весь он словно вырос, готовясь к первой атаке. Один против десяти. Почти безнадежный бой… но, когда первый противник кинулся на него, явно намереваясь вцепиться в горло – он встретил его ударом клыков, и волк, завизжав, окровавленным комком боли и ярости рухнул наземь, а за ним, рыча и визжа, на молчаливого зверя бросилась вся стая, и почти мгновенно его черная шкура исчезла в ворохе серого и коричневого меха. Широкие лапы месили сугробы, в воздухе стоял запах крови и летали клочья шерсти, и волк рвал волка, уже не разбирая, свой перед ним или чужой, стремясь лишь добраться до уязвимого места, чтобы прикончить жертву и, не дожидаясь окончания схватки, тут же начать жадно рвать еще горячую плоть… но, не успевал он ухватить и первого куска, как сам замертво валился в снег, что уже стал красным и дымился на морозном воздухе, на глазах превращаясь в лед и уже отправив двоих отчаянно воющих зверей вниз с отвесной скалы. Рев зверей, сперва подобный грозному вою урагана, постепенно становился все тише и тише, пока не смолк совсем, и посреди окровавленной, усеянной разорванными телами арены ужасной битвы замер один-единственный волк. Челюсти его сжимались все сильнее, пока шейные позвонки последнего, слабо хрипящего врага не хрустнули на его зубах. Брезгливо швырнув в снег обмякший труп, последний оставшийся в живых зверь посмотрел на замершего единорога, а в его мутных глазах плескалась неизмеримая боль, но, едва он разглядел ее, как она растворилась без следа, залитая волной чистого, безграничного счастья. - Я спас тебя. – прошептал он, и лапы его жалко тряслись, пока по ним, сплетаясь и пульсируя, сочилась кровь, уже собравшись под ними в широкую лужу, - Я… я… я… - он тяжело вздохнул и добавил, - Я не знаю, что со мной. Мое сердце горит, моя душа горит, но я очень счастлив, и никакая боль не заставит меня отказаться от этого. Какое-то… какое-то странное чувство гложет меня изнутри, точно голодный червь, и я чувствую, как растворяется мое тело, как оно улетает прочь, словно туман. Наверное, я умираю… - и он хрипло усмехнулся, – Что ж, да будет так. - Нет! – воскликнула единорожица и, подбежав к нему, бросилась рядом на колени, презрев кровь и запах смерти, а ее взгляд встретился с его угасающим взором. – Нет, не уходи! Ты не можешь умереть! - Я сделал все, что смог. – волк слабо покачал головой, не отрывая взгляда от своей возлюбленной. – Я спас тебя – разве мог я желать иной смерти? - Но ты не можешь уйти! Не бросай меня! – она прижалась головой к его окровавленному плечу, и слезы полились из ее прекрасных глаз. – Пожалуйста… не оставляй меня… - Я… никогда… тебя не оставлю. – последним усилием прохрипел волк. – Я… люблю… тебя. – и тут он неожиданно бросился бежать, широкими скачками покрывая землю. В два прыжка он достиг края утеса, и, не успела единорожица остановить его, как он взмыл вверх и, на мгновение замерев в воздухе, камнем рухнул прямо на острые, похожие на волчьи клыки скалы, что с готовностью приняли его израненное тело, окрасившись красным… а на краю утеса белая единорожица подняла свою голову к далеким звездам, над ущельем, заглушая вой разбушевавшейся метели, раздался ее крик, полный такого страдания, что даже ветер содрогнулся от боли, и поземка, только-только начавшая присыпать неподвижное, изломанное волчье тело, смиренно улеглась, слушая плач единорога, горький, безутешный, истекающий тоской и печалью. Наверное, так могло бы плакать небо – если только оно, вечное и безмятежное, умело страдать. А плач все лился и лился, звеня, точно песня, невероятно прекрасная и неизмеримо печальная песня, пока, зарыдав, не смолк вдали, а белоснежный единорог, все еще роняя в снег прозрачные алмазы слез, медленно скрылся в лесу… С тех пор никто ничего не слышал о бессмертной стражнице горного леса. И без того нелюдимая, она совершенно скрылась из виду, целыми месяцами не покидая своих потаенных троп и одной ей известных, спрятанных в чащ уголков. Она избегая любых встреч, не только с обычными животными, но и со своими собственными сородичами, что, наполовину насмешливо, наполовину недоуменно приняли ее обет одиночества, прекрасно понимая, что уговаривать ее бесполезно. И лишь один раз в году, в одну-единственную ночь, она покидала свое убежище и уходила далеко-далеко, на самый край своего зачарованного леса, туда, где над отвесной пропастью, точно каменный коготь, нависал угрюмый серый утес, покрытый засохшими, уродливо испятнавшими его поверхность темно-бурыми пятнами, который не смыли никакие дожди и над которым до сих пор стоял ужасающий смрад запекшейся крови. Однако странный единорог не пугался этого запаха. Хотя вряд ли он вообще что-то ощущал, приходя на эту скалу… Он просто молча стоял там, похожий на выточенную скульптуру, и смотрел на дно ущелья, словно надеясь что-то разглядеть среди острых камней, после чего кричал – долго, протяжно, будто раненный, и стремительно убегал прочь, точно подхваченный осенним ветром лист. Но крики его еще долго метались среди деревьев, заглушая любовные, яростные песни диких волков, празднующих свои звериные свадьбы, и, так и не дождавшись ответа, замолкали лишь с рассветом, а холодное зимнее солнце равнодушно смотрело, как бессильно падал в снег измученный единорог… Как часто мы чувствуем, что любим друг друга! Как часто нам кажется, что мы держим в руках великолепную птицу нашей любви, и она с готовностью расправляет широкие, могучие крылья, и летит, и несется вперед, а мы смотрим ей вслед, ликуя от переполняющего нас счастья… но потом оказывается, что наша птица рождается с хрустальными крыльями – крыльями нашего неумения признаться друг другу в своих чувствах, и ей суждено в одиночестве блуждать среди облаков, пока отчаяние не затопит ей душу, и она, потерявшая последнюю надежду найти свою недостающую половину, не упадет камнем вниз, разбивавшись об острые камни безжалостного ущелья. И только ветер будет завывать над ее жалкими останками, единственный на свете, кому неведомо слово «любовь»…

Старый-престарый рассказ, первый из тех, что я написала... Довольно депрессивный, по-моему - но, судя по настроениям на сайте, лишним не будет... Солнце отвесно стояло в раскаленном, точно жерло вулкана, пепельно-голубом небе, давно позабывшем о том, что такое ночная прохлада, или свежесть дождя, или ажурный туман облака, проносящийся над землей, и даже тени съежились под беспощадными лучами разъяренного светила, испуганно прижавшись к подножиям равнодушных серых скал. Даже они, вечно холодные и ненавидящие свет, не могли выдержать этот ужасающий полуденный зной, что уж говорить о слабых живых существах, что забились во всевозможные щели, парализованные невозможной жарой, и только негромко шуршали мелкие песчинки, лениво перекатываемые разморенным, засыпающим ветерком. Древнее ущелье спало, и никто и ничто не рискнуло бы нарушить его покой, никто и ничто… кроме него. Потому что он был много старше его, он жил здесь еще в те далекие времена, когда на месте голых утесов и выжженной земли расстилалась цветущая долина. Он помнил ее. Помнил зеленый бархат, покрывающий склоны толстобоких, добродушных холмов, по весне без труда освобождающихся от легкого налета зимнего снежка, и молодых оленят, что весело скакали по теплым лужайкам, и стоящий в воздухе непередаваемый аромат меда, свежего молока и только-только распустившихся кленовых листочков. Он помнил все, хотя порой ему и казалось, что ничего такого не было, что все это ему просто приснилось, и он поверил в свой сон, как дети верят в свои наивные мечты. Но потом в его памяти возникали картины того, что случилось потом, и он понимал, что это не сон. Не бывает таких снов… Потому что была трава, были дожди, был ковер из благоухающих цветов… все было, пока не пришли они. И тогда земля стала иной. Девственные луга превратились в распаханные поля, реки перегородили высокие плотины, а по берегам, точно гигантские муравейники, расползлись города, и, не успел он и опомниться, как за несколько лет люди полностью захватили всю его долину, вырубив лес, чтобы построить свои хрупкие жилища, выкосив траву, чтобы накормить свой скот, перестреляв всех оленей. А однажды утром, после долгой отлучки вернувшись домой и взглянув на следы пребывания этих странных двуногих существ, он осознал: он чересчур отстал т жизни, и потому настало время перемен. Огромные крылья с шорохом развернулись за покрытой тяжелой броней спиной, задние лапы, согнувшись, резко подбросили в воздух массивное тело, и, подняв головы, люди увидели его во всей своей древней и дикой красоте, когда, сверкая на солнце золотой чешуей, исполинский дракон, оставляющий за собой широкий шлейф из огненных искр, летел к стенам их главного города. Земля содрогнулась, точно живая, и воздух завыл, разрываясь на куски, после чего раздался ужасающий грохот, с которым бывший хозяин долины буквально рухнул с небес… а спустя мгновение весь окружающий мир окутала благоговейная тишина, с которым все живое встречало своего повелителя. Даже люди в городе, при всей их самоуверенности, ненадолго растерялись… Но они быстро опомнились, и на стены высыпали лучники, а окованные бронзой ворота распахнулись, и навстречу нежданному посетителю выехал отряд всадников во главе с господином в белых доспехах, что первым подскакал к улегшемуся наземь дракону. Жеребец под его седлом храпел и порывался встать на дыбы, не желая приближаться к опасному хищнику, но хозяин держал поводья твердой рукой, а, так как дракон не шевелился, постепенно животное успокоилось. Ящер слегка наклонил голову, повернув ее набок, чтобы ему было удобнее рассматривать своего собеседника, и ответом ему послужил вежливый кивок белого рыцаря. Это оказался граф, наместник верховного короля в этих краях, и, хотя своим видом крылатый гигант мог кого угодно кинуть в дрожь, этот человек почему-то не испугался, держась почтительно, но с достоинством, чем невольно заслужил уважение старого дракона. Между ними завязался разговор, но никто так и не расслышал, о чем же он был. Однако с тех пор дракон не раз спускался в долину, и, по приказу графа, к нему относились с уважением, достойным самого короля. Золотому исполину это нравилось… «Моей долины больше нет, - бывало, размышлял он, лежа на каком-нибудь утесе и глядя вниз, на суетящихся рыбаков или пастуха, гонящего стадо овец, - но я не в обиде на этих странных двуногих. Мой серебряный брат с севера, возможно, и потребовал бы «моральной компенсации», - чуть насмешливо процитировал он вычурное выражение старого скряги, неизвестно для чего решившего устроить в своей пещере склад драгоценностей, - но я не таков. Я не хочу ссориться с этими двуногими. Пожалуй, они даже забавные. А этот граф... Хм. Не будь я уверен, что он человек – принял бы его за дракона», - и, усмехнувшись этой мысли, он положил голову на лапы, с любопытством глядя на свои бывшие владения. Правду сказать, не все люди поддерживали графа в его странном отношении к дракону, но ящер вел себя мирно, а графа здесь уважали, так что не пытались перечить… пока все опять не изменилось. Ведь так не могло продолжаться вечно, а когда старого графа не стало, то на трон взошел его единственный сын, и на судьбу долины пала черная тень. Властный и честолюбивый, молодой граф не желал довольствоваться доставшимся ему скромным владением, и, едва захватив место своего отца, тут же начал готовить вторжение в соседние земли, принадлежащие другим правителям, а когда золотой дракон, после долгого и очень тяжелого молчания, которые он провел в своей пещере, не показываясь на глаза, прилетел к стенам города, то он выступил перед ним с пламенной речью, призывая помочь им в освоении новых краев и вместе с ним встать во главе войска. Но старый ящер, в уголках рта которого за это время добавилось немало морщин, ответил: - Ты встал на дурную дорогу, юный завоеватель, - негромко, с трудом выговаривая слова, сказал он, и в его янтарных глазах отражался свет миллиона солнц, - Она не принесет тебе ничего, кроме боли и смерти. И ради памяти твоего отца я прошу тебя – одумайся, пока не поздно! - Не о чем тут больше думать, - точеное лицо аристократа исказила презри-тельная гримаса, - Я все решил. И мне очень жаль, что ты столь неблагородно отказал нам в помощи, когда мы в ней так нуждаемся. Видно, ты стал слишком стар, коли я слышу от тебя столь трусливые слова! Прощай! – и, круто развернув коня, он поскакал к воротам города, а дракон тяжело вздохнул. - Прощай, - прошептал он в пустоту, и покачал тяжелой головой. Он уже знал, чем все это кончится… И в последующие годы, когда у него не раз возникало жгучее желание отыскать глупого мальчишку, развязавшего эту кровавую бойню, и своим огнем выжечь из него всю дурь, он вспоминал старого графа – и рыдал от бессильной ярости, но не мог поднять даже коготь на сына своего единственного и самого лучшего друга. А тот, словно чувствуя свою безнаказанность, все больше и больше отдалялся от старого дракона, сперва запретив ему спускаться в долину, а там и вовсе объявив древнего гиганта кровожадным чудовищем, предавшим его в час великой нужды, и оценил его голову в тысячу золотых. Десятки молодых и отчаянно глупых охотников тут же устремились в холмы, стремясь получить неслыханную награду, но дракон, не желая связываться с этими щенками, столь умело прятался от них, что постепенно стали думать, будто он умер, а там и вовсе усомнились в самом факте его существования, и постепенно золотой ящер стал мифом, легендой, одной из тех сказок, что рассказывают детям, но никто из взрослых не верит в ее правдивость… И так продолжалось несколько лет, пока чудесная зеленая долина не превратилась в иссушенную пустыню, созданную лишь для солнца и скал. Последние выжившие спешно бежали, и со временем о людях здесь напоминали только выбелевшие под солнцем кости, изредка показывающиеся из-под вечно движущихся песчаных барханов. А дракон жил, хоть порой и задавался вопросом: зачем? Его долина, его прекрасная долина канула в бездну забвения, оставив после себя лишь жалкий остов, и даже люди, разрушившие ее, давным-давно умерли, а он еще жил, и все топтал эту сухую землю, и все еще стучало в его груди огромное, могучее сердце, каждым своим ударом рождая острую боль, волной прокатывающуюся по телу. Он почти не вылезал из своей пещеры, и чешуя его потеряла свой блеск, а взгляд – пронзительность, превратив могучее, гордое и прекрасное существо в дряхлого старца, чей вид уже мог вызвать только снисходительную жалость, но никак не прежнее восхищение. И немногочисленные обитатели ущелья хоть и знали о своем огромном соседе, но абсолютно его не опасались, считая, что уж скорее солнце встанет на западе, а звезды зажгутся в полдень, чем золотой дракон вылезет из своего логова. А потому все те немногие, кого не усыпил испепеляющий дневной жар, невмерно изумились, когда, откатив лапой прочь упавший с вершины скалы валун и сбив рогатой головой клок паутины со сломанного сталактита, на раскаленный песок с трудом выполз древний великан, едва волокущий по земле свое огромное тело, покрытое расслаивающейся броней, на глазах осыпающейся тонкими пластинками. Оглянувшись по сторонам, дракон почему-то глубоко вздохнул и, не медля больше ни мгновения, с треском расправил ссохшиеся перепонки изодранных крыльев. Его мышцы уже давно обвисли безжизненными, дряблыми пучками, и он уже не мог взлетать с места, как прежде, а потому тяжело пробежался по песку и, оттолкнувшись лапами, медленно поднялся в воздух. Это был его последний полет, и он чувствовал его каждой своей жилкой, когда, натужно взмахивая крыльями, взлетал все выше и выше над изнывающей от зноя землей. Даже солнце, казалось, чуть поумерило свой пыл, с молчаливым пониманием следя, как он взмывает под облака, прочь от загубленной долины, подальше от своих воспоминаний, пока вся земля внизу не превратилась в пестрое полотно, на котором сиротливым желтым пятнышком светлел его бывший дом, который он не смог уберечь. А там, за ней, буйно зеленели леса, синело море, и на всем этом великолепии безбедно процветало громадное королевство людей, в котором не осталось места даже для одинокого старого дракона… - Вы – как птица феникс, люди, - хрипло прорычал старик, с трудом проталкивая слова сквозь пересохшее горло, - Раз за разом вы сжигаете себя, чтобы восстать из пепла, вот только зачастую не задумываетесь, кто вместе с вами сгорает в пламени погребального костра. Но, ради памяти одного-единственного человека, я все же верю в вас, мои младшие братья, и надеюсь, что, когда придет время, вы все же сумеете вовремя остановиться на краю пропасти. Прощайте, и да хранит вас судьба, – после чего, медленно сложив крылья, он на мгновение застыл среди облаков… и начал стремительно падать вниз, на лету окутываясь плотным коконом волшебного огня, что не дал его телу даже коснуться земли – высоко в небесах разлетелось оно легким пеплом, который тут же подхватили и унесли прочь вечно танцующие среди облаков ветра, чтобы никогда не дать ему прервать этот бесконечный полет...

Грустно... просто - грустно. Жалко их... всех. Штампованные миры... Такое нередко бывает в мире фэнтези. Иногда я думаю, что было бы, если бы все миры, которые придумали люди и которые придумала я - ожили...

Ну что ж... Я не буду просто сотрясать воздух и рычать. Я просто скажу: так проблему не решить. И все. Мои родители сами работали в КГБ (теперь - в ФСБ), так что... Я не буду ничего говорить.

С завидным упорством... ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ КАРНОТАВРА Широкие ноздри, обведенные красными ободками, расширились, и, вытя-нувшись во весь свой огромный рост в три с половиной метра, карнотавр несколько раз глубоко втянул воздух, стараясь учуять в прохладном воздухе тот самый чарующий аромат, что привлек его внимание, заставив отказаться от методичного прочесывания охотничьих угодий в поисках добычи. Сегодня утром ветер был слабоват, и даже чуткий нос хищника не мог мгновенно определить источник запаха, поэтому карнотавру пришлось еще пару минут простоять на месте, прежде чем резкий порыв буквально не забил его легкие свежим воздухом, несущим опьяняюще вкусную вонь медленно разлагающейся плоти. Красноватые глаза карнотавра предвкушающее сверкнули, и, вновь придав своему восьмиметровому телу горизонтальное положение, он легкой трусцой устремился в выбранном направлении – строго на юго-запад, к окраине негустого леса, в котором жил. Длинные, как у птицы, лапы огромного хищника касались земли практически бесшумно, а под бугристой шкурой слитной волной перекатывались могучие мускулы, пока карнотавр пробирался через лес, чувствуя себя как дома среди исполинских араукарий, многие из которых достигали почти сорока метров в высоту. Земля под ними была завалена слоем опавшей хвои, и даже двухтонный карнотавр почти не оставлял следов на этой мягкой подушке, так что единственным, что могло позволить обнаружить его среди деревьев – это его огромная черная тень, единственное, чего никак не могла скрыть его покровительственная окраска – сложная комбинация серых, зеленых и коричневатых тонов, создающая идеальный камуфляж. Лес постепенно редел, но карнотавр не рисковал выходить на открытое пространство, оставаясь под покровом древесных крон, даром, что его рост позволял ему без труда видеть все, что происходило на равнине. Правда, зрение этого хищника, хоть и было бинокулярным, но особой остротой похва-стать не могло, поэтому пасущееся километрах в пяти от него стадо каких-то относительно некрупных животных – кажется, это были какие-то игуанодонтиды – он видел лишь как несколько смутных темных силуэтов. При добывании пищи карнотавр в основном полагался на свое обоняние, и мог без труда вычленить нужный ему запах в целом букете посторонних, поэтому-то всегда первым находил самые «пахучие» объекты здешних пампасов – огромные туши мертвых динозавров. Найти такую тушу – значило, обеспечить себя мясом на пару-тройку дней, и ничего удивительного, что карнотавры, обладающие одними из самых слабых челюстей среди здешних охотников, чрезвычайно уважали тухлое мясо, поддающееся даже их мелким зубам. Из-под самых лап громадного ящера, взрыв когтями хвою, выскочил целый выводок ноазавров – мать, длиной в два с половиной метра и весом с собачку – и пять детенышей, что, пригнувшись, с многоголосым писком покатились прочь, следуя за бело-черным хвостом их родительницы. Карнотавр проводил их довольно равнодушным взглядом, и не думая преследовать этих юрких охотников, несколько напоминающих североамериканских рапторов своими гипертрофированными когтями на задних лапах, но при этом не являющихся их родственниками. Скорее уж ближайшей родней им доводился сам карнотавр, но, как говорится, сам он этого не знал, и с удовольствием ловил «родственников», коли уж они ему попадались «под руку». Однако гоняться за этой мелочью в зарослях было уж точно выше его достоинства: затрат энергии масса, а еды-то – на пару зубов. Если уж дело и доходило до охоты, то карнотавр охотился на довольно крупных животных – детенышей зауропод и небольших игуанодонов. Немного погодя до ушей хищника донеслось бурчание, а там – и треск ло-мающихся ветвей, предвещающих появление опушки и – целого стада питекун-завров, кормящихся мягкими папоротниковыми листьями, растущими на границе леса. Эти мощные длинношеие создания в несколько раз превышали карнотавра размерами, и их покрытые пятнистым рисунком бока возвышались над ним, точно склоны ходячих скал, отбивая всякое желание нападать. На такую добычу карнотавр охотился лишь пока эти животные были молоды и слабы, но, как только они вырастали до таких размеров, что были способны одним ударом мощной шеи сбить хищника с лап – он оставлял их в покое. Поэтому даже некрупные насекомоядные птерозавры, что, подобно современным воловьим птицам, сидели на боках гигантов, собирая насекомых, нимало не обеспокоились появлением хищника, что, не поворачивая головы, прошел мимо, всем своим видом демонстрируя, что ему нет до стада ни малейшего дела. Лишь один из питекунзавров, пасшийся с края группы, с любопытством поднял голову, заметив скользящий между деревьев силуэт, но, как только карнотавр скрылся, тут же и думать о нем забыл, вернувшись к куда более важному занятию – поглощению пищи. Запах становился сильнее, и карнотавр уже куда увереннее шагал вперед, предвкушая близящуюся трапезу, пока не заметил среди деревьев то, что искал – огромный бок мертвого антарктозавра. Эти зауроподы были довольно редки в этих краях, и обычно путешествовали небольшими группами в вечном поиске еды, так что найти такого гиганта – это был целый праздник! Судя по длине почти в двадцать шесть метров, это была довольно старая особь, и ее огромные бока были покрыты громадными костяными бляшками, многие из которых были со средневековый щит величиной. При жизни такая броня служила надежной защитой от хищников (если, конечно, попадались достаточно полоумные хищники, рисковавшие набрасываться на ящера, размером с небольшой пароход!), но после смерти великана она оказалась бесполезна, ибо его огромное брюхо было защищено лишь жесткой кожей, что лопнула сама по себе, распираемая внутренними газами и разложением, позволив целой стайке энанциорнисов – примитивных птицеподобных существ, длиной почти в метр от кончика клюва до кончика хвоста – лакомиться мясом животного, что в несколько тысяч раз превосходило их в весе, но которое, как и они, тоже со временем пало, сраженное старостью, и теперь стало лишь гигантским шведским столом для довольных падальщиков. Тут же вертелся и еще один карнотавр, моложе нашего – пара коротких рогов над его глазами были гораздо менее развиты, чем рога пришедшего самца, да и в длину он едва ли достиг шести метров. Так… подросток. К тому же, не слишком осторожный – увлекшись обедом, он по самые рожки засунул морду в распоротое брюхо антарктозавра, и с завидным энтузиазмом выдирал оттуда целые куски дурно пахнущего мяса, урча от удовольствия. Стой он чуть подальше, и, возможно, наш карнотавр его бы и не заметил, но, как нарочно, юнец стоял прямо на его пути к заветному, необъятному брюху антарктозавра – и, едва заметив зад молодого карнотавра, вырисовавшийся в опасной близости от его персоны, старик негромко рявкнул – негромко с его точки зрения, ибо бедный молодой хищник едва не подавился куском мяса и так резко выдернул голову наружу, что на его рогах повисли клочья мяса, придав его сплюснутой, как у бульдога, морде еще более нелепый вид. Увидев старшего самца, он некоторое время в полном оторопении пялился на него, словно не понимая, откуда он взялся, но тут наш карнотавр, потеряв терпение, пошел прямо на него – и, хрюкнув, молодой отступил в сторону, освобождая дорогу. Сделав это, он сохранил себе шкуру – и заставил старика полностью потерять к нему интерес, что тот тут же и продемонстрировал, устремившись к туше. Она явно лежала здесь уже не первый день – кожа потрескалась, ссохлась и висела клочьями, а от разорванных бледных внутренностей ужасающе воняло, и над ними вились тучи мух, но карнотавра это нимало не смутило – наоборот, он лишь с еще большим воодушевлением вгрызся в лакомый кусок, оторвал одну из петель кишечника и, резко мотая головой, вытряхнул из нее явно забродившее содержимое, после чего не без удовольствия проглотил. Карнотавры не были падальщика в полном понимании этого слова, ведь туши, способные накормить таких громадин, попадались нечасто, и динозаврам приходилось переходить и на другие источники пропитания, чтобы не умереть с голоду. И, несмотря на относительно слабые кости челюстей, довольно мощные черепные мышцы обеспечивали карнотавру не слишком сильный, но быстрый и эффективный укус, благодаря чему тот хищник мог охотиться даже на таких относительно быстрых животных, как молодые орнитоподы, считающиеся достойной добычей даже для ноазавра! Так что, как бы то ни было, трупы были приятным, но не основным источником пищи, и, отыскав одну такую тушу, хищники старались вместить к себе в брюхо как можно больше еды, ибо знали, что изобилие не продлится слишком долго. И вновь придется устраивать засаду рядом с тропой, протоптанной динозаврами к водопою, либо выслеживать подходящую дичь, тихо бродя по лесу и сливаясь с густыми тенями… Словно в ответ на это ощущение, по шкуре карнотавра пробежала зеленоватая волна, но, спустя мгновения, обычная раскраска восстановилась, и, сдержанно рыча, он уперся задней ногой о бок туши, выдирая из ее недр приглянувшийся ему кусок мяса. Ему было почти семнадцать лет, и, по меркам динозавров, он уже был совершенно взрослым, полным сил и жизни самцом, гордым и независимым… но ведь все когда-то с чего-то начинается. И было время, когда сегодняшний восьмиметровый исполин негромко по-пискивал, сидя в яйце… когда со всех ног бежал вслед за матерью, ведущей свой выводок к заранее убитой жертве, чтобы дать малышам впервые попробовать свежей крови… Когда он впервые шел на свою первую охоту… Казалось, это было только вчера. И молодой карнотавр, всего-то в какие-то несчастные два метра длиной, крался по лесу, прячась в густом папоротнике и принюхиваясь к душному, влажному воздуху, чтобы уловить в нем запах добычи. Его, тогда еще очень мягкая, еще не покрывшаяся твердыми буграми и наростами шкура идеально сливалась с местностью, расцвеченная в мягкие зеленоватые тона, и молодой охотник старательно избегал коварных лучей света, пробивающихся сквозь древесные кроны, чтобы постоянно оставаться в тени, под ее молчаливой защитой. Легкий шорох привлек его внимание, и, чуть повернув голову, он увидел забавное пушистое создание, что торопливо пробиралось между папоротниками, таща в пасти какую-то мелкую добычу. Некоторое время карнотавр внимательно следил за ним, словно раздумывая, можно ли называть такую кроху достойной хищника добычей, но тут зверек, видимо, почуяв что-то неладное, порскнул в щель между древесными корнями, и вопрос отпал сам собой – молодой охотник продолжил свой путь среди деревьев, непрерывно нюхая воздух в поисках знакомых запахов, но прошло еще, по меньшей мере, часа два, прежде чем невозмутимые, тускло-оранжевые глаза юного хищника вспыхнули чем-то похожим на охотничий азарт, и, глуховато рыкнув, он осторожно, крадучись, начал пробираться к северу – ведь именно оттуда донесся отрывистый блеющий звук. Как оказалось, его источником была небольшая группа молодых эолозавров. Взрослые представители этих существ были почти в пятнадцать метров длиной, не бог весть что рядом с тридцатиметровыми родственниками, но, тем не менее, габариты весьма приличные, даже по меркам мелового периода. Впрочем, то разговор о взрослых животных, на которых не рисковали охотились даже зрелые карнотавры, а эти были едва ли вдвое длиннее нашего молодого охотника – но весили определенно больше, так что он не спешил нападать. Незачем сворачивать себе шею из-за какой-то там охоты… Пригнувшись к земле, карнотавр, дождавшись, пока все члены маленького стада сунут головы в папоротник, осторожно сдвинулся вперед, высунув морду прямо в луч солнечного света. Хроматофоры на его голове среагировали, и спустя несколько мгновений она приобрела светло-зеленый цвет, практически в точности слившись с низкорослой порослью папоротника. Цветоимитация карнотавра не была столь совершенной, как, скажем, у морских каракатиц, но благодаря основному набору цветов и их смешиванию он был способен воспроизвести практически любую защитную раскраску, необходимую для охоты в его родных краях. И имитация эта, по меркам травоядных динозавров, была совсем не плоха – во всяком случае, намеченные жертвы не заметили своего убийцу, пока он, шаг за шагом, подбирался все ближе и ближе… но, когда до добычи оставалось всего пара десятков метров, эолозавры, видимо, что-то почуяли и забеспокоились, а потом, нервно, гулко замычав, начали отходить в лес… вот только карнотавр не был намерен так просто их отпускать. Мощные задние лапы сработали, как рычаги, толкнув тело вперед, и, подобно живой торпеде, хищник бросился вперед, чтобы вцепиться в бронированную шею ближайшего длинношеего динозавра и повиснуть на ней, как бульдог, мертвой хваткой. Несчастный заревел от боли и попытался сбросить с себя смертоносную ношу, но, чем больше он дергался, тем глубже вонзались в его тело острые загнутые зубы, и тем больше крови текло по морде карнотавра, чьи обычно холодные глаза горели поистине адским пламенем. Он знал, что делает. И когда остальное стадо уже скрылось в зарослях, а измученная жертва, ослабленная потерей крови, закачавшись, начала медленно заваливаться на бок – карнотавр, мощным рывком «подсобив» ей это сделать, одним резким, рубящим ударом челюстей разорвал эолозавру брюхо. Все было кончено. Тело зауропода еще сотрясалось от судорог, но искра жизни уже погасла – и карнотавр это знал, поскольку, спокойно понюхав землю, пропитанную кровью и втянув ноздрями легкий парок, исходящий от еще теплых внутренностей, жертвы, он, уперевшись задней лапой в тушу, оторвал приличный кусок мяса и, несколько по-птичьи шевеля челюстями, начал заталкивать его к себе в глотку. Будь он постарше, наверняка бы оставил тушку дня на два «подопреть», чтобы мясо стало мягче, но пока что само мясо было важнее, и, так как делиться своей добычей он ни с кем не собирался, нужно было запихать в брюхо как можно больше, до тех пор, пока не явились другие хищники. Это была его первая дичь, и он ел, но не мог наесться, рыча от удовольствия и по самые уши вымазываясь в крови, пока его брюхо не набилось до отказа, и, с трудом передвигая лапы, он не покинул поляну, оставив голодным падальщикам лишь жалкие объедки… Морщинистые веки мигнули, и карнотавр, стряхнув с себя смутные воспо-минания, вновь потянулся за мясом, по ходу оттеснив плечом не в меру нахального юного сородича, решившего все же вернуться на удобное местечко. Теперь, когда жгучий голод был немного утолен, карнотавр стал немного терпимее, так что нахаленок отделался лишь предупреждающим укусом в плечо, заставившим его отскочить подальше. Ничего, мелкота… Твое время еще придет. И уже ты, а не я, будешь рычать на молодых соплеменников, сунувшихся тебе под лапы… но пока что – терпи. И лучше оглянись-ка назад – у нас гости. Видишь? Вон он, притаился в кустарнике… Довольно узкие челюсти, но морда длиннее, и рогов тоже нет… понятное дело. Абелиазавр. Старые самки-абелиазавры вырастали почти до десяти метров в длину, и были серьезными противниками даже для карнотавров, но сейчас к туше подбиралась молодая самка, а уж ее-то восьмиметровый титан и нахрапистый самец бояться уж точно не собирались. Старый карнотавр даже головы не поднял – чай, туша огромная, ссориться особо не из-за чего – а вот юнец явно был не в настроении делиться, и, вскинув голову, измазанную в липкой крови, протяжно заревел на гостью, мотая головой и во всей красе демонстрируя свои пока еще прямые, а не изогнутые, но, тем не менее, довольно-таки впечатляющие рога. От возбуждения кожа на его голове резко покраснела, а само тело пошло яркими желтыми пятнами, рождая странноватый переливаю-щийся рисунок. Его оранжевые глаза так и впились в замершую самку, оценивая расстояние до нее, а сквозь приоткрытые челюсти и окровавленные зубы вырывалось жуткое рычание, поэтому в целом молодой карнотавр выглядел вполне эффектно – и ничего удивительного, что абелиазавр не спешил атаковать! Самка явно была смущена этой демонстрацией, и некоторое время топталась на месте, но когда карнотавр, явно войдя во вкус, пошел на нее, низко держа голову и словно бы собираясь, как во время турнирного поединка с другим самцом, толкнуть ее мордой или поддеть на рога. Демонстрация получилась весьма эффектной – самка явно напугалась, и, резко развернувшись, рысцой припустила в кустарник, оставив тушу ее нынешним поедателям. Быть может, чуть позже, когда на запах падали придет еще кто-то из ее сородичей, она и попробует вернуться, чтобы поесть у бесплатного стола, но пока что вся многотонная груда мяса была в полном распоряжении карнотавров. Словно бы в ответ, старый самец, хрипло рыча, выдрал-таки кусок печени антарктозавра, по ходу стряхнув с него несколько беловатых червей, но до остальных ему не было дела – и он проглотил их вместе с мясом, после чего полез за следующей порцией. Пройдет еще несколько дней – и от туши останутся лишь обглоданные кости со следами зубов, с которых будут обдирать остатки мяса вечно голодные энанциорнисы, а все животные, которых она на некоторое время соберет вместе со всего бескрайнего леса и обширных равнин – разбредутся, кто куда, при этом постаравшись, чтобы их пути больше не пересекались. Хищник хищнику рознь, и карнотавр, что, кормясь у гнилого мяса, будет лишь раздраженно рычать на младших соплеменников, в следующий раз может их и убить, а, повстречав взрослого абелиазавра… кто знает, чем тогда закончится схватка титанов, двух противоположностей, что как-то умудрялись уживаться на этой доисторической земле?.. Мирные договоры славятся недолговечностью, если только не подкреплены чем-то большим, нежели элементарные соображения безопасности и поиски легкого пути. И, стоит ступиться зубам или ослабнуть стальным мускулам – тебя уничтожат. Без жалости. Без сожаления. Просто потому, что ты оказался слабее других. Просто потому, что тебе повезло чуть-чуть меньше, чем остальным… Просто потому, что ты стал бросовым материалом эволюции. И от тебя не замедлили избавиться. Спасибо!

Я единственное, что знаю, так это то, что методика охоты акул нередко используется для воссоздания охоты динозавров... а вот насчет драконов - не знаю.

С глухим стуком острые, полуметровой длины костяные шипы врубились в сухую землю, подняв тучу пыли, и молодой стегозавр громко, низко заревел, пригибаясь к земле и свирепо размахивая длинным хвостом, шипы на котором мгновение назад едва не окрасились кровью хищника – одного из двух молодых аллозавров, восьмиметровых хищников, решивших поохотиться на это кажущееся медлительным и неповоротливым животное. Вот только стегозавр явно был не из тех динозавров, которых было легко одолеть. Высокие пластины на его спине полыхали ярким алым цветом, а, так как животное стояло боком, готовое отразить нападение своим хвостом, эта демонстрация силы была особенно эффектна. Вот только пока что ловким хищникам удавалось держать дистанцию. Обычно они редко нападали на стегозавров – от этих ящеров, мощных, тяжелых и не очень умных, скорее можно было дождаться смерти, чем сомнительного удовольствия полакомиться их жестким мясом – но эти два аллозавра были молоды, и, как и все юные охотники, целиком полагались на свою силу. Стегозавру это не нравилось, и он все сильнее размахивал хвостом, заставляя аллозавров рычать в ответ, а другого хищника, затаившегося в кустарнике неподалеку – нетерпеливо переминаться с лапы на лапу. Это был некрупный цератозавр, второй после аллозавра монстр в здешних краях, к этому времени уже почти вымерший под напором своих более совершенных родственников. У него было довольно длинное тело, относительно короткие лапы и большая, тяжелая голова, украшенная тремя плоскими гребнями, одним – на носу и тремя – над глазами, что придавали ему на редкость экзотический вид. Гребни были чуть тронуты синим, выдавая половозрелого самца, но, судя по его довольно скромному весу, не дотягивающему и до одной тонны, это была молодая особь, лет этак шести от роду. Обычно он охотился сам, добывая себе некрупную дичь, с которой мог справиться в одиночку, но сегодняшний шум привлек его внимание раньше, чем он успел изловить какого-нибудь детеныша диплодока или неосторожного гипсилофодонта, и вот, затаившись среди ветвей, цератозавр горящими от возбуждения глазами следил за разворачивающимся представлением. Будь на его месте взрослый, опытный самец, он бы развернулся и ушел, едва взглянув на эту потасовку, ибо знал, что, скорее всего, травоядный гигант надает знатных оплеух парочке молодых балбесов и уберется восвояси, но, увы, такой опыт приходит лишь со временем, и теперь, вместо того, чтобы самому охотиться, цератозавр внимательно следил за разворачивающимся спектаклем. Тем временем один из аллозавров, выгадав, как ему казалось, удачный момент, предпринял попытку наброситься на стегозавра сбоку, чтобы нанести мощный удар когтями, однако, как бы ни был глуп стегозавр, его мозгов хватило, чтобы вовремя среагировать на этот маневр – и, резко качнувшись в сторону, он отбросил противника ударом плеча. Будь он чуть старше – и такой удар переломал бы аллозавру все ребра, но на этот раз хищнику повезло – он сумел встать на ноги, однако его товарищу судьба сегодня явно не улыбалась – заметив, что стегозавр отвлекся, он попытался нанести удар с другого боку, но недооценил проворство врага. С завидной ловкостью крутанувшись вокруг своей оси, стегозавр встретил его мощным ударом под челюсть, и огромные костяные колья буквально пронзили голову незадачливого динозавра. Раздался отвратительный треск. Аллозавр умер на месте – тяжело, знаете ли, жить, когда у тебя раздавлен череп и пронзен мозг – а его тело тяжело рухнуло наземь, прямо под ноги его товарищу, что тут же отступил назад, явно понимая, что дела складываются вовсе не так радужно, как ему казалось. Запах крови явно будоражил стегозавра, и его пластины все больше наливались кровью, придавая ему вид какого-то адского чудовища, а покрытые кровью и слизью шипы на хвосте влажно поблескивали в лучах солнца. Пару мгновений аллозавр еще медлил, но тут стегозавр, точно разъяренный носорог, сам перешел в атаку, и до аллозавра наконец дошло, что сегодня не его день – рыча и скалясь, он начал отступать, пока не достиг края поляны, после чего, развернувшись, слегка прихрамывая, заторопился прочь. Стегозавр не стал его преследовать, и постепенно алый цвет его пластин поблек, а в глазах погас темный огонь. Мозг стегозавра был настолько мал, что он не мог долгое время думать о чем-то одном, и, как только угроза миновала, он тут же забыл о ней, неторопливо направившись в противоположную сторону. Все это время цератозавр терпеливо ждал, но, как только треск ломающихся папоротников стих, а хвост стегозавра исчез за деревьями, хищник поднялся со своего места и осторожно вышел на поляну, принюхиваясь и негромко рыча от волнения. Труп аллозавра неподвижно лежал на земле, в луже засыхающей крови, и не подавал никаких признаков жизни, но цератозавр все равно медлил. Соседство с аллозавром – вещь малоприятная, особенно если ты меньше и слабее его, поэтому даже мертвый хищник вызывал опасение. Слегка качая головой и рассматривая труп то одним глазом, то другим, цератозавр постепенно, шаг за шагом, приближался к телу врага, в любой момент готовясь отступить и скрыться, пока не оказался на расстоянии всего лишь пары шагов – и, внезапно бросившись вперед, не укусил аллозавра за толстую ляжку. Мощные, длинные зубы вонзились в плоть, как ножи, но цератозавр не стал рвать добычу, а тут же отпрянул в сторону, готовый к бегству. По его морде стекала густая кровь, глаза горели возбуждением, узкая грудь часто вздымалась и опадала – но аллозавр не шевелился. Длинным языком хищник медленно слизал с губ кровь и проглотил. Кровь была вкусной, почти такой же вкусной, как у других динозавров, лишь с едва различимым резковатым запахом. Этот запах пугал его, но голод был сильнее, и, уже посмелее, цератозавр приблизился к трупу и, наступив одной лапой ему на бок, вновь вонзил в него свои зубы. Длинные лезвия на верхней челюсти прошили жесткую шкуру, глубоко уйдя в тело, а более тупые нижние зубы крепко зажали прочные жгуты мышц, после чего цератозавр резко дернул головой, выдрав из бока аллозавра огромный кусок плоти. Теперь он уже был уверен, что его добыча мертва, и, не отходя, задрал голову и проглотил свою порцию за один присест. Благодаря особому строению черепа он мог распахивать пасть гораздо шире, чем, вроде бы, ему полагалось по природе, и эта способность была просто незаменима, когда он набредал, скажем, на труп погибшего от болезни диплодока. Или, в данном случае – аллозавра, весом почти вдвое больше, чем он сам! Утробно ворча, цератозавр погрузил морду в окровавленное брюхо добычи, не забывая, впрочем, время от времени поднимать голову и оглядываться по сторонам, дабы избежать неприятных сюрпризов. И недаром – посетители не заставили себя ждать. Правда, изначально это была лишь мелочь, типа некрупных сухопутных крокодильчиков, длиной всего лишь в метр с хвостиком, да вездесущих птерозавров, тут же заявивших о своем желании полакомиться мясом. Вся эта шушера не заставила бы цератозавра даже почесаться – все равно эти маленькие проныры были проворнее его, а вреда с них было не так уж много, учитывая, какой здоровенный обед лежал перед ним. Так что он, как и прежде, отрывал себе кусок за куском, стремясь поскорее набить желудок, пока кто-нибудь не прогнал его отсюда, когда шорох сухих папоротников возвестил о приближении какого-то более крупного животного – и цератозавр настороженно поднял голову, пристально вглядываясь в заросли. Шорох тут же стих – его тоже заметили, и некоторое время он и его невидимый противник молча разглядывали друг друга. Ветер дул от цератозавра, и он никак не мог учуять запах пришельца, пока шум не возобновился, и, раздвинув головой густые папоротники, на поляну не вышла… самка цератозавра! Надо сказать, наш самец несколько опешил. Обычно представители его по-роды охотились в одиночку, либо парами, для более успешного загона добычи. Из-за относительно коротких лап цератозавры не были хорошими бегунами, и не могли преследовать свою добычу, догоняя ее, поэтому обычно охотились из засады, скрадывая дичь на лесных тропах, либо же когда один из партнеров служил загонщиком, и в таком случае другой динозавр поджидал вспугнутое стадо неподалеку, ожидая, пока они подбегут поближе. Нашему цератозавру недавно исполнилось пять лет от роду, и до сих пор все встречаемые им сородичи были либо взрослыми цератозаврами, либо неполовозрелыми сверстниками, с которыми он предпочитал, обменявшись парой «любезностей», мирно расходиться в разные стороны. Что самцы, что самки – для него они все были «на одно лицо»… до сегодняшнего дня. Ибо молодая самка, что ступила на поляну, была едва ли на пару дней младше его самого, и ее небольшие гребешки отливали нежным голубым, но в желтых глазах светился голод, и это несколько отрезвило молодого цератозавра. Самка или не самка, но она пришла сюда не просто так, и, наступив на шею мертвого аллозавра, цератозавр свирепо зарычал, мотая головой, точно бык, чтобы во всей красе продемонстрировать свои «рога». С его длинных зубов капала кровь, и он вполне был готов вновь пустить их в ход, так что самка невольно остановилась, не рискуя приблизиться. Самец уже успел умять почти центнер мяса, но ему было мало, и пока что он не собирался делиться. Недовольно рыча, самка отступила к краю поляны, и, неласково на нее посматривая, самец продолжил свой обед, демонстративно хрустя и заставляя самку буквально обливаться слюной. Несколько раз она пыталась подойти поближе, чтобы присоединиться, но каждый раз самец недвусмысленно отгонял ее от туши, и лишь когда его брюхо раздулось, точно шар, он наконец отошел от туши, позволив ей подобрать то, что осталось. Самка приближалась осторожно, то и дело останавливаясь и рыча, но самец больше не пытался ее остановить, а лишь стоял на месте, внимательно наблюдая за ее движениями. Кончик его длинного хвоста несколько подрагивал, качаясь из стороны в сторону, и из-за приоткрытых челюстей доносилось урчание, чем-то напоминающее мурлыканье кота, весом в целую тонну. Запах крови щекотал ноздри голодной самки, и она, шаг за шагом, подходила к туше, пока не оказалась у самого бока аллозавра – и в тот же миг, резко бросившись вперед, вырвала из его бока кусок мяса и отскочила назад. Самцу это, кажется, понравилось – его урчание стало громче, и самка, видя, что он не нападает, несколько по-птичьи заглотала кусок, и потянулась за следующим. Самец все не уходил, словно ожидая чего-то, но и не пытался подойти, пока самка не наелась досыта. К тому времени от аллозавра уже мало что осталось, и самка, крайне довольная, отошла в сторонку и легла под деревом, набитое брюхо так и болталось между ее передних лап. Судя по всему, ей понравился предоставленный ей обед, и самец, чувствуя, что это его шанс, начал медленно к ней приближаться, наклонив голову к земле и негромко урча. Самка словно бы и не замечала его, но, когда он подошел уж совсем близко и начал ее обнюхивать, она свирепо рявкнула в его сторону, заставив самца смущенно отскочить. Она прекрасно знала, что от нее требуется этому молодому самцу, но не собиралась так просто давать свое согласие, и, когда он вновь начал приближаться, встретила его во всеоружии – во всем пугающем великолепии своих белоснежных зубов, торчащих даже из закрытой пасти. Которые она, в случае чего, вполне была готова пустить в ход. Ее глаза внимательно следили за каждым его движением, и, застыв на месте, самец начал неторопливо качать головой из стороны в сторону, чуть наклонив ее вперед, чтобы самка могла оценить его великолепные гребни. Некоторое время самка наблюдала за этим представлением. Ее глаза чуть заметно сверкали бледным золотом, и кончик хвоста похлопывал по земле, выдавая ее немалое удовольствие, что только подбадривало все входящего во вкус самца. Если ему удастся завоевать ее внимание, это может послужить началом новой пары охотников, и тогда будущее у этих двух цератозавров вырисовывалось бы весьма радужное, но пока что самка не проявляла желания подойти, и самец, полностью отдавшись до сих пор не ведомым ощущениям, уже буквально танцевал у ее ног, когда внезапно раздалось оглушительное рычание, и из папоротников показался еще один цератозавр. Это был молодой самец, и, судя по всему, он тоже был не прочь обзавестись подругой. Естественно, что наш цератозавр этого терпеть не собирался, и, тут же бросив ухаживание, он повернулся к сопернику головой и заревел, принимая вызов, после чего вышел навстречу. Его движения тут же приобрели особую мягкость, и широкие когтистые лапы касались земли почти бесшумно, а огромные зубы были готовы рвать и терзать. Пусть у тираннозавра были больше челюсти, пусть аллозавр обладал сильным укусом и отличной реакцией – цератозавр, в своем роде, превосходил их всех, обзаведясь самым смертоносным комплектом зубов из всех хищных динозавров: острые, длинные верхние зубы, похожие на ножи для разделки мяса – и более тупые нижние, что прочнее крепились в челюстной кости, обеспечивая мертвое сцепление хищника с зажатым им куском плоти. Зубы цератозавра и дробили, и резали, нанося ужасные раны, поэтому два самца не спешили пускать их в ход. Для того, чтобы узнать, кто их них достойнее, им вовсе не обязательно было калечить друг друга… Наш самец оскалился, его горло задрожало, и, вытянув шею, он издал низ-кий, вибрирующий рев, от которого, казалось, должна была затрястись земля. Он был молод, и не был способен, подобно взрослым самцам, одним лишь величавым поворотом головы разгонять всякую мелкую шушеру, так что за свои права ему приходилось бороться с такими же, как он, молодыми ящерами, жаждущими признания. Он был так же силен, свиреп и яростен, как они, и не собирался проигрывать – впрочем, то же можно было сказать и о его сопернике, что, лишь слегка подавшись назад, издал не менее страшный рык, в который вложил всю свою злость – первобытную злость и ярость прирожденного хищника, вся жизнь которого держалась лишь на силе, лишь на упорстве и желании жить! Они впитывали это с первыми глотками воздуха, с первыми каплями крови – этот простой и понятный закон: съешь, или съедят тебя. Многие не выживали… Калеки и слабаки отсеивались в первые же месяцы жизни, а до половозрелости и вовсе доживали лишь единицы – но такова была цена жизни в этом жестоком диком мире. Жизни – и продолжения в поколениях потомков. Он словно бы говорил – вот он я, я выжил и я преуспел, а потому достоин этой самки и шансов на будущее! Я сильнее тебя! И пусть я не первым наелся сегодня, не первым привлек эту самку! Пусть я находишься не на своей земле, пусть я чужак, вторгшийся без всякого на то права – но я пришел сместить тебя, и я это сделаю! Словно подтверждая свои слова, пришелец сделал пару шагов вперед, точно собираясь драться – и он знал, что его соперник, отяжелевший после съеденного мяса, не особо-то хочет доводить дело до прямого столкновения. Поэтому, когда первый самец, сперва лишь немного попятившись, занервничал, а под конец и вовсе развернулся и рысцой побежал прочь – его провожал торжествующий рев победителя. Чуть погодя свой голос присоединила к нему и самка, так что слитное рычание пары еще долго летело вслед за молодым цератозавром, понуро покидающим место битвы… Конечно, эта схватка не была такой, какой обычно представляют доисторические битвы динозавров – с реками крови, текущими по земле, с хрустом костей и стоном умирающих врагов – но, по-своему, она имела не меньшее значение. Это была схватка не мускулов, когтей и зубов – это было противостояние воли. Здесь доказывалась сила духа. Здесь друг другу противостояли вечные инстинкты – и приобретенный жизненный опыт, что не только помог молодому самцу выжить, но и поможет ему дать жизнь своим достойным преемникам – следующему поколению таких же беспощадных, свирепых хищников, одних из самых страшных убийц юрского периода… Это был суровый мир, и за мгновенную удачу требовалось платить, причем зачастую цена была довольно высока. Наш цератозавр оказался немного - немного! – слабее – и проиграл, а потому ему пришлось уйти, оставив самку наглому чужаку. Ведь она не станет особо горевать из-за его проигрыша, как бы они ни была впечатлена тушей аллозавра и его эффектной демонстрацией, столь глупо окончившейся полным провалом. Она вообще ничего не почувствует. Самки динозавров хранили верность своим самцам лишь до тех пор, пока те были сильны, здоровы и свирепы – пока они могли защитить себя, добыть еду и уберечь принадлежащую им территорию. Как только они выбывали из строя, жесткий голос инстинкта приказывал их супругам тут же бросать их – умирающих от страшных ран, сраженных болезнью, либо же просто сломавших себе заднюю лапу – чтобы найти нового партнера. Это был не брак, в том смысле, в каком это понимают люди и некоторые высшие млекопитающие, а лишь особый брачный альянс, построенный не на горячей личной привязанности, а на взаимовыгодных условиях, обеспечивающих продолжение рода. Таков был закон. Ибо в масштабах целого вида одно-единственное животное было, да и остается лишь песчинкой на огромной чаше весов, крохотным участником единой гонки вооружений – сражения за место под солнцем. На протяжении сотен миллионов лет, пока существует жизнь на Земле, одни виды постоянно вымирали – им на смену приходили другие. Сами цератозавры были первыми по-настоящему крупными плотоядными динозаврами на Земле – но и они постепенно оказались смещены более совершенными видами, такими, как аллозавры. В свое время – они были венцом творения. Но времена меняются, а природа никогда не стоит на месте. И те, кто пытается плыть против течения, сохраняя себя неизменным и считая, что более совершенной конструкции все равно уже не создать – рано или поздно захлебываются собственной кровью. Ибо жесткая палка ломается, стоит ей оказаться посреди бурной реки. Если хочешь выжить – уподобься гибкому тростнику. И лавируй посередине. Спасибо за внимание!

Я, наверное, уже всех измучила своей "манией"... ну не могу я, не могу не писать! Увы... на этот раз я расскажу о ма-а-аленьком таком динозаврике... размером с цыпленка-бройлера. Конечно, Такое размер - тоже не самый крохотный среди динозавров, готовых похвастаться родственниками, размером с воробья, но для своего времени он был очень и очень невелик. Знакомьтесь: компсогнат. ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ КОМПСОГНАТА Медленно нагревающийся утренним солнцем песок перечеркнула крылатая тень, и на корявую ветку кустарника уселся крупный археоптерикс, в чьем клюве, безжалостная зажатая между мелких, острых как иглы зубов, подергивалась крупная стрекоза. Прижав добычу лапой, древняя птица проворно расклевала мягкое насекомое, ободрав лишь жесткие прозрачные крылья, что, медленно кружась, опустились вниз, едва не коснувшись носа крошечного динозавра, греющегося на солнышке. Он лишь пару минут назад вылез из своего безопасного убежища в самой гуще кустарника, и теперь, окоченевший после долгой и прохладной ночи, жадно впитывал первые теплые лучи. Это был молодой компсогнат – один из самых маленьких динозавров на Земле. В длину эта миниатюра достигала всего-то сантиметров двадцать-двадцать два, весила чуть больше двух килограммов, и по своим габаритам вполне могла сравниться с откормленным цыпленком. Легкий, нежный пух – наследие прошедшего детства – постепенно сходил с его тела, и теперь ему нужно было не только заново привыкать к суточным перепадам температуры, но и думать о том, чтобы покинуть ставший ему тесным кустарник и присоединиться к взрослым особям. Доев свою стрекозу, археоптерикс, издав отрывистый трещащий звук, сорвался с ветки и, широко расправив крылья, плавно заскользил к песчаному пляжу, то и дело опускаясь на землю, пробегая несколько шагов – и вновь поднимаясь в воздух для длинного, планирующего прыжка. Компсогнат проводил его взглядом, после чего вновь закрыл глаза полупрозрачной мигательной перепонкой, спасаясь от яркого солнца. Обычно это мелкое пернатое недоразумение доставляло его сородичам массу хлопот, ведь на таких маленьких островках, как этот, добычи было немного, и если археоптериксы еще могли, с грехом пополам да с попутным ветром в придачу, перелетать через неширокие проливы, кочуя с острова на остров, то такому маленькому динозавру, как компсогнат, это удавалось сделать только вместе с плавучими кусками дерева, что, естественно, случалось куда реже. К счастью, эти птицы на островах были в редкость. Над самым ухом компсогната, словно дразня его, пролетела еще одна стрекоза с ярко-голубым тельцем, но он даже не пошевелился, прекрасно зная, что еще рано. Его тело медленно, но верно нагревалось, и прошло еще около получаса прежде, чем компсогнат внезапно встрепенулся и поднял головку, внимательно осматриваясь по сторонам. Его большие глаза с золотисто-зеленой радужкой внимательно осмотрели окрестности, но, не обнаружив ничего интересного или опасного, компсогнат довольно резво вскочил на лапки и, пригнувшись, проворно побежал к берегу, оставляя на песке цепочку неглубоких следов. Утро – самая плодотворная часть дня, когда большинство других охотников еще спит, и у такого маленького хищника, как он, есть шанс урвать свой кусочек до того, как пробудившиеся от ночного оцепенения взрослые заявят тут свои права. Ночью на море был небольшой шторм, и потому появился неплохой шанс отыскать что-нибудь вкусненькое в полосе прибоя – например, молоденького мечехвоста, беспомощно шевелящего членистыми ножками, или целый косячок мальков, застрявший в неглубокой лужице – длинные узкие челюсти выловили их, как конфетки, только их и видели. Постепенно начали появляться и другие охотники – такие как, например, птерозавры, истинные короли здешних небес, даром, что самый крупный из них был размером с сороку! Эти юркие летуны тоже любили охотиться на ящериц и насекомых, и создавали компсогнатам достойную конкуренцию, ибо в воздухе были почти так же проворны, как эти длинноногие динозаврики – на земле, но, во-первых, они были неплохими рыболовами, и могли собирать «урожай» в море, а во-вторых – они были куда меньше даже комсогната, так что, в случае чего, ему не создавалось особого труда разогнать эту публику, освободив дорогу к дохлой рыбине или другой поживе. Не поднимая головы, молодой компсогнат проворно пробежал мимо спящего на берегу эустрептоспондила – тираннозавра местного разлива, самого крупного хищника на островах. Взрослые представители этого вида достигали в длину пяти, а на материке – и всех семи метров, но этот молодой ящер был всего лишь каких-то три с половиной метра от носа до хвоста, и весил не больше молоденькой львицы – то есть, почти в пятьдесят раз больше, чем самый крупный комсогнат. Впрочем, если те и попадались ему на зуб, то лишь случайно – эустрептоспондил был гораздо медлительнее этих проворных бегунов, и положительно не видел смысла гоняться за ними через заросли. Вот и сейчас, заслышав легкий топоток, он лишь слегка приоткрыл один оранжевый глаз, проводил малыша взглядом – и тут же задремал. Ему, чтобы нагреться, требовалось куда больше времени, поэтому он не торопился вставать, согреваясь после ненастной ночи. Внезапный шум привлек внимание молодого компсогната, и он ускорил свой бег, пробираясь между прибрежных скал, пока буквально не налетел на пяток собственных сородичей, обдирающих выброшенную морем черепаху, размером с автомобильное колесо. Для таких крошек – целый пиршественный стол с запасом на завтрашний день, но, естественно, делиться никто не собирался, и очаровательные малыши рычали, хрипели и то и дело цапали друг друга за плечи, отгоняя от лакомых кусочков. Молодой комсогнат на несколько мгновений задержался на вершине скалы, словно раздумывая, стоит ли приближаться, и этого времени хватило, чтобы его заметили взрослые. Их реакция была ожидаема, и вряд ли ее можно было назвать «братской любовью» - выгнув шеи горбиками и оскалив зубы, они тут же двинулись на некстати взявшегося выскочку, явно собираясь хорошенько общипать ему остатки пуха. Тот, понятное дело, не горел желанием облысеть раньше времени, и, для порядка несколько раз отрывисто щелкнув, соскочил с камня и бросился наутек. Впрочем, радовались его собратья недолго – на запах мертвечинки прибрел голодный и сонный эустрептоспондил, что мигом навел порядок, и разочарованным компсогнатам осталось лишь смотреть, как он жадно отрывает от черепахи куски мяса. На материке, да еще и в сезон дождей, компсогнаты нередко сопровождали крупных хищников, точно шакалы, подбирая за ними остатки пищи, но на островах эустрептоспондилы были лишь вечно голодными морскими мусорщиками, а не охотниками, и толку с таких «покровителей» было мало. Компсогнатов спасала лишь их скорость, иначе они бы и сами могли попасть на зубы вот такому вот голодному эустрептоспондилу, но на этот раз хищник и не покосился в сторону мелких, вертких динозавриков, что были ему на один зуб – куда больше его интересовала черепаха. Будь последняя покрупнее, компсогнатам, возможно, что-нибудь бы и осталось, но на этот раз удача явно не была на их стороне, и, раздраженно почирикав в бесплодной попытке прогнать нахального захватчика, они убрались восвояси, на поиски другой добычи. Тем временем молодой компсогнат, что постепенно вернулся под полог кустарников, подальше от палящего дневного солнца и взрослых сородичей, наметил себе внеочередную жертву – самку баваризавра. Эта довольно-таки крупная ящерица, размерами и внешностью изрядно походящая на молодую игуану, как раз заканчивала прятать свою маленькую кладку яиц в зарослях кустарника, когда на нее внезапно налетел молодой компсогнат. Ящерка была немногим меньше его в длину, но вот весовую категорию явно не выдержала, и, практически в точности повторив движения своего дальнего родственника – птицы-секретаря – компсогнат, пользуясь своими длинными ногами, высоко подпрыгнул в воздух, а через долю мгновения обрушился прямо на спину ничего не подозревающей ящерицы. Его слабые челюсти, в отличие от крючковатого клюва современного родственника, не могли перебить хребет ящерицы, поэтому для атаки молодой хищник использовал не зубы, а лапы – и, едва почувствовав под собой добычу, тут же принялся «плясать» на месте, пиная и затаптывая ее. Ящерица попыталась вывернуться из-под безжалостного хищника, чтобы скрыться где-нибудь в кустах, но компсогнат был уже не таким «зеленым» охотником, как несколько месяцев назад, когда только-только вылупился из яйца – он неплохо разобрался в хитростях этого мира, и не останавливался, пока под его когтями не хрустнули тонкие кости – и ящерка, дернувшись в последний раз, не затихла. Некоторое время компсогнат внимательно разглядывал добычу, словно ожидая, что она вот-вот продолжит борьбу, но ящерица не подавала никаких признаков жизни, и в конце концов он все же слез с нее. Самка баваризавра осталась неподвижна, и, на всякий случай осторожно лизнув ее пропыленную шкурку, молодой охотник, удостоверившись, что дело сделано, немедленно вонзил ей в бок свои довольно мелкие, но острые зубы. Вот только попировать всласть у него не вышло, ибо в природе хорошие новости разносятся быстро, и вскоре уже на ветку над его головой примостился молодой археоптерикс, который явно был не прочь отхряпчить у более удачливого охотника его кусок. Чуть погодя рядом с ним плюхнулась и молодая самка, чуть более крупная, и без ярко-желтой грудки, но не менее голодная. Жадно горящими глазами археоптериксы внимательно следили за каждым движением охотника, и даже самый маленький кусок мяса, исчезающий в его глотке, провожали таким взглядом, что впору было удавиться. Впрочем, на компсогната это не действовало – он как ел, так и ел, и поднял голову от добычу лишь когда один из пернатых «зрителей», устав ждать, покинул ветку и плюхнулся рядом с ним, подняв свой длиннющий хвост над землей и став удивительно похожим на пеструю сороку. Наклонив голову к земле и негромко, утробно зашипев, он начал мелкими, угрожающими скачками приближаться к компсогнату, пока внезапно не бросился вперед – и, тяпнув ящерицу за кровоточащий бок и не откусив кусочек, не отпрыгнул назад. В ответ на такую наглость компсогнат свирепо зашипел, наступив на ящерицу лапой и широко раскрыв зубастую пасть. Хоть он и был крохой, но археоптерикс, весивший всего-то граммов триста, был и того мельче, поэтому миниатюрный охотник не собирался так просто уступать свою дичь всяким побирушкам. Вот только археоптерикс это знал – и, еще до того, как компсогнат на него бросился, неуклюже разбежался и, пару раз хлопнув крыльями, взлетел обратно на ветку, где на него тут же набросилась его подружка. Завязалась склока, и птицы пронзительно кричали, пока одна из них пыталась вытеребить из пасти другой кусочек ящерицы, а вторая отчаянно этому сопротивлялась. Подняв голову, компсогнат с крайним любопытством наблюдал за ними, словно чего-то ожидая – и, когда один из археоптериксов наклонился назад, так, что его длинный хвост едва не коснулся земли – бросился вперед. Конечно, археоптерикса нельзя было назвать особо лакомым куском – в нем было больше костей, кожи и перьев, чем мяса, но на здешних островках, лишенных большинства радостей позднего юрского периода, любое мясо было мясом, в каком бы виде оно ни подавалось, а вслед за коротким периодом дождей приходила засуха, поэтому нужно было наедаться вволю, пока давали. И пернатый даже опомниться не успел, как зубастые челюсти сцапали его за хвост, и, резко дернув шеей, компсогнат в буквальном смысле слова сдернул его наземь, после чего, не теряя времени даром, наступил на него, придавив всем своим весом, и вцепился в горло. Мелкие перья, покрывавшие горло первоптицы, не сумели ее защитить – острые зубы добрались-таки до цели, и археоптерикс захлебнулся собственным криком, превратившимся в беспомощный хрип, а там и стихший вовсе, когда желтые глаза подернулись дымкой смерти, а пернатое тело вытянулось на земле. Он был мертв. Его роскошные, синие с зеленым перья оказались выпачканы в пыли и крови, а голова в желтой опушке неестественно выгнулась, едва не касаясь спины – прекраснейший из здешних динозавров казался уродливой пародией на себя самого. Компсогнат же, разжав челюсти и выплюнув несколько перьев, застрявших в его пасти, подобрал кусочек ящерицы, который выронил убитый им археоптерикс – самка уже успела скрыться, и, судя по всему, возвращаться не планировала – после чего невозмутимо вернулся к своей трапезе. Больше его уже никто не потревожил, и, прикончив остатки ящерицы, он, зажав в челюстях тело археоптерикса, направился прочь, собираясь съесть эту нежданную добавку к обеду в своем надежном логове, подальше от голодных взрослых компсогнатов и эустрептоспондилов, которым ничего бы не стоило отнять у него его трофей. Кажется, на море вновь собиралась буря. В это время года штормы не были редкостью, и морские птерозавры, кружащие над побережьем, пронзительно кричали, собираясь подальше от берега, среди более или менее безопасных скал. Случалось, сильный ветер утаскивал этих крылатых бродяг в море, а то и просто рвал им тонкие мембраны крыльев, оставляя, измученных и искалеченных, на пустынном берегу, в ворохах гниющих водорослей. Впрочем, к сухопутным динозаврам это тоже относилось, и наш молодой охотник, положив археоптерикса на землю, уже собирался перехватить его поудобнее, чтобы он не так уж неудобно торчал из пасти, как внезапно на него что-то налетело – и, не удержавшись на ногах, он кубарем покатился по песку, а когда вскочил, то прочь уже удирал такой же, как он, молодой компсогнат, зажавший археоптерикса в зубах. Негодующе засвиристев, наш охотник тут же бросился в погоню, явно собираясь хорошенько проучить воришку, и парочка малышей во весь дух помчалась по песчаному пляжу, пока, виляя и прыгая среди скал, наш компсогнат не выгнал соперника на далеко выдающуюся в море скалу, нависшую прямо над соленой водой. Отсюда бежать было уже некуда, и, повертевшись так и этак, воришка положил чужую добычу на землю и, переступив через нее, пошел навстречу ее хозяину, свирепо шипя и скалясь. Два малютки-динозавра, размером с обычную курицу, вот-вот готовы были сцепиться на краю пропасти, отстаивая свое право на жалкую кучку мяса и перьев, что в тот момент виделась им самой желанной, самой почетной добычей в мире… как внезапно набежавшая волна захлестнула каменный утес… а когда она схлынула, то на нем уже никого не было. Не назовись сильным – встретишь того, кто сильнее тебя. Не гордись, что ты хищник – найдется кто-то, или что-то, рядом с которым ты ощутишь себя беспомощной жертвой. И никогда не забывай, что сегодня, как это было и во времена динозавров, очень и очень многое порой зависит лишь от слепой воли случая… Спасибо за внимание!

С моей точки зрения, человека создали не боги, а... Впрочем, это уже жесткий офф-топ. Извините.

Кому как... Нам никогда не стать богами, ибо бог - не живое существо, о Идеальное Существо. Некий отец всего живого (или мать, это уж как интерпретирует). Верить в бога - не преступление, потому что он у каждого - свой. Ровно как и верить в жизнь после смерти... Мне, кстати, очень нравится по такому поводу приводить в качестве цитаты высказывание Виталия Валентиновича Бианки: "Верить в то, что после смерти ничего нет столь же глупо, как верить в любую форму загробной жизни".

Да, да, вы не ошиблись. Микрораптор. Он же Microraptor gui - один их самых маленьких динозавров в мире, длиной всего в сорок сантиметров, который, впрочем, стал знаменитым не из-за своих размеров, а из-за своих крыльев. Этот динозавр имел плотные перьевые "крылья" как на передних, так и на задних лапах, и потому, за миллионы лет до братьев Райт, природа впервые изобрела биплан - в его лице. ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ МИКРОРАПТОРА. Подул свежий ветер, раскачавший ветки деревьев, и шальной лучик света, пробившись между густыми кронами, шаловливо коснулся сморщенного кожистого века, заставив спящего микрораптора недовольно потеребить морду коготками на передней лапке, но, когда это не помогло, он фыркнул и медленно открыл большие блестящие глаза. Широко зевнув и показав полную мелких острых зубов пастишку, динозаврик неторопливо выбрался из уютного мохового гнездышка, в котором проспал всю ночь, и, быстро выглянув наружу и убедившись, что врагов поблизости нет, тут же уселся на толстую ветку, растущую прямо под его дуплом, и начал методично чистить свалявшееся за ночь оперение. Солнце взошло совсем недавно, и в лесу было прохладно, но микрораптора защищала его пуховая шкурка, благодаря которой он не мерз даже ночью, когда многие другие его сородичи впадали в сонное оцепенение, и теперь лишь изредка вздрагивал всем телом, выгоняя прочь назойливую прохладу. И куда больше его интересовала не погода, а собственный внешний вид – с завидной ловкостью балансируя на не такой уж и толстой ветке, он проворно перебирал свои яркие, иссиня-голубые перья с фиолетовым отливом, укладывая их одно к другому и избавляясь от мелких назойливых соринок, забившихся туда во время сна. Тем временем лес вокруг тоже просыпался, и его заспанные обитатели, зевая и почесываясь, выбирались из своих убежищ. Трепеща прозрачными крыльями, мимо пролетела стрекоза, за которой, разинув беззубый клюв, мчался небольшой птерозавр, едва ли уступающий юркому насекомому в скорости. Крупный зверь – репеномамус, напоминающий серую, в поперечных полосках, крысу, размером с небольшую собачку – проворно пробежал внизу, таща в пасти свою ночную добычу – детеныша пситтакозавра, довольно редко встречающегося в этих лесах травоядного ящера, обычно держащегося на опушках. Маленькая округлая головка безжизненно волоклась по земле, болтаясь на сломанной шее, а длинный зеленоватый хвост и расписанные темным узором лапы задевали папоротники, пока удачливый охотник нес свой трофей в нору, где его уже наверняка поджидала голодная самка и целый выводок детенышей. Несмотря на свои довольно скромные размеры (естественно, по меркам динозавров), репеномамус, тем не менее, был одним из самых страшных хищников в этой глухомани, и даже микрораптор, который находился в относительной безопасности на своем дереве, проводил его настороженным взглядом, после чего вернулся к своему занятию. К счастью для него – и для многих других летунов тоже – местный «тигр» не умел лазить по деревьям из-за своих коротких лап, поэтому ночью они могли спать спокойно. Относительно спокойно… Долгий, протяжный звук нарушил тишину леса, однако на этот раз микро-раптор словно бы и ничего и не услышал – ведь он знал, что источник этого ужасающего рева – грузные, но совершенно безобидные животные из породы игуанодонов – альтирины, пришедшие на водопой. Эти вечные странники никогда не забредали глубоко в лес, где плотно растущие деревья и кустарники стесняли их движения, поэтому микрораптор понятия не имел, как они выглядят, однако нутром чуял, что бояться здесь нечего. Ровно и когда над ним, сверкнув на солнце темно-зеленым оперением, пролетел конфуциусорнис, примитивная птица с роскошным, как у тропического красавца-колибри, хвостом, размером с небольшую ворону. Пару раз хлопнув широкими, округлыми крыльями и погасив скорость, он неуклюже сел на соседнее дерево, тут же нахохлившись, словно обидевшись на что-то, и время от времени негромко, пронзительно вскрикивая, словно заявляя о своем присутствии. Крики эти, надо сказать, порядком действовали на нервы, и в конце концов микрораптор не выдержал – раздраженно защебетав, он заткнул на место последнюю торчащую пушинку, и, оттолкнувшись задними лапами, нырком ушел вниз, почти тут же расправив крылья на передних лапах. Падение превратилось в изящный вираж, и, поджав под себя согнутые в коленях длинные задние лапы и слегка вывернув их, ящер добился того, что плотные «крылья» на его голенях заняли почти горизонтальное положение, тут же позволив ему начать набор высоты. Это был плавный, быстрый и красивый полет, а когда солнце, пробившись сквозь листву, падало на его крылья, они вспыхивали всеми оттенками синего, от нежной лазури до сочного индиго, превращая пернатого динозавра в таинственную Синюю Птицу, прекрасным ангелом летящую через лес. Перья слегка поскрипывали, пропуская сквозь себя потоки воздуха, и, используя свой длинный хвост с лопастью перьев на конце в качестве руля, микрораптор весьма неплохо поворачивал на лету, чтобы не столкнуться с деревьями. Лес проносился мимо сплошным зелено-коричневым пятном, редкие красноватые цветы вспыхивали на нем, точно пятна крови, а пасущиеся внизу травоядные динозавры задумчиво пережевывали листву и ветки, нимало не обращая внимание на крошечного летуна. Впрочем, как и он на них. Его манило нечто, скрытое в чаще деревьев, но все же маленькую ящерку, гревшуюся на ветке, он не смог пропустить – не сбавляя скорости, динозаврик подхватил ее пастью, тут же шлепнувшись на ствол дерева, чтобы проглотить добычу. Его яркие крылья отлично выделялись на фоне бурой коры, и потому микрораптор, не теряя времени даром, проворно вскарабкался на ближайшую ветку, где уже хотел начать завтрак, как вдруг – ш-ш-шух! – его глаза застлала золотисто-коричневая кожа, а когда он исчезла, мертвая ящерка уже уносилась прочь, зажатая в когтях крупного птерозавра – этот, в отличие от утреннего крохи, был почти с самого микрораптора размером, и отлично умел пользоваться своими задними лапами, вооруженными острыми когтями! Обкраденный охотник сердито закричал ему вслед, но крылатый ящер, невозмутимо подбросив ящерку, на лету перехватил ее пастью и проглотил. Ам! – и добыча микрораптора упокоилась в желудке птерозавра, что, резко взмахнув крыльями, унесся вверх и пропал среди листвы, предоставив маленькому динозаврику сколько угодно беситься от ярости. Во всем, что касается полетов, птерозавры били микрорапторов и им подобную братию как хотели и когда хотели, милостиво предоставляя им роль «любителей», которым и смысла-то не было тягаться с королями мезозойских небес! А потому, покричав еще немного, микрораптор успокоился и, не теряя времени даром, продолжил свой путь через лес. А уж следующую свою добычу – крохотную древесную лягушку – он съел на лету, лишь слегка вздрогнув, когда холодное тельце проскользнуло к нему в глотку. Добыча была незнатная, но с такими слабыми челюстями, какие были у него, микрораптор не был в состоянии охотиться на более крупную дичь, выступая в качестве сборщика всякой мелочи, которая не угрожала вывернуть ему челюсти и сломать зубы – и которой было достаточно много. Обычно в эту категорию входили крупные насекомые и мелкие позвоночные, но порой в жизни микрораптора случался настоящий праздник – когда, скажем, ему удавалось найти громадный труп мертвого альтирина. Тогда пиршество растягивалось на несколько дней, и хищники со всего леса скапливались на этой горе мяса, не успокаиваясь, пока на костях павшего не оставалось даже крохотных клочков мяса. В этой густой болотистой чаще с густым подлеском и плотным строем вековых деревьев не было крупных травоядных, за исклю-чением время от времени забредающих на опушки четырехметровых игуанодо-нов, и самые крупные местные хищники едва ли достигали двух метров в длину, так что мяса обычно хватало всем. Но – такое счастье не было ежедневным, и потому обычно микрораптору приходилось довольствоваться мелкой добычей… впрочем, он не особо жаловался. Тем более, сегодня сбор всяких вкусностей был отнюдь не главным делом, а лишь приятным дополнением по пути к заранее облюбованному току – широкой, отлично освещаемой солнцем ветке, которую он выбрал в этом году для своего ежегодного праздника – привлечения самки. Ветку он увидел еще издали – она отлично просматривалась в густых лесных тенях, и солнечные лучи эффектно подсвечивали кроваво-красные венчики мохнатых цветов, над которыми уже толпилась жадная до сладкого нектара мошкара. Разогнав ее короткими, сильными взмахами крыльев, микрораптор изящно опустился на свое место, тут же раздув горло, чтобы солнце вспыхнуло на его перышках муаровой синей радугой. Развернув крылья, и во всей красе демонстрируя свои роскошные одежды, он начал ритмично ворковать, точно огромный голубь, раздуваясь все больше и больше, пока внезапно не разразился резким, отрывистым щелканьем, закончившимся негромким шипением, после чего мелодия повторилась. И еще раз. И еще. Ток микрораптора был простым, но на объект своего вожделения он действовал безотказно – в чем мы бы с вами убедились, если бы увидели, как на соседнюю ветку, вцепившись в жесткую кору всеми четырьмя лапками, уселся еще один микрораптор, в скромном зеленоватом оперении, с неприкрытым интересом уставившийся на токующего самца. Это была самка, и, судя по всему, ей нравился эффектный самец, что крутился, встряхивал крыльями, топтался на месте и дергал хвостом – словом, всеми силами пытался показать, какой он красивый и неотразимый, и как жаждет завоевать ее внимание. Кажется, самочке он тоже нравился – во всяком случае, она не улетала, хотя и не делала попыток подойти поближе, продолжая молча наблюдать со стороны. И, судя по всему, неспроста – ибо буквально через несколько мгновений откуда-то со стороны донеслось еще одно щелка-нье, и, скосив взгляд, наш самец увидел соперника – другого молодого микрораптора, занявшего ветку по соседству и, судя по всему, собравшегося отбить самку у конкурента. Впрочем, обменявшись короткими испепеляющими взглядами, оба самца словно бы и позабыли о существовании друг друга, продолжая ток, только с еще большим жаром и яростью, так что в конце концов непрерывное щелканье, казалось, заполонило весь лес. Самцы микрорапторов не сражались друг с другом – так высоко, на ветвях деревьев, драка была бы небезопасна, к тому же, их довольно слабые лапы, на которых имелись лишь маленькие, слабо загнутые коготки, напоминающие беличьи и имевшие мало общего со страшными когтями их родственников, вроде дейнониха или ютараптора, были плохо приспособлены к ведению турнирных боев, и они бы скорее свернули себе шеи, чем одолели соперника! Поэтому эти маленькие летуны соревновались не в бойцовских качествах, а в очаровании и вдохновенном жаре – что, по-своему, было не менее важно, чем жестокая, грубая сила! И они танцевали и пели – как умели, как могли… еще тогда, за миллионы лет до того, как первый трубадур взял в руки арфу, а первый поэт сочинил стихотворение, посвященное любимой – они воспевали свое мужество и ее красоту… И наш самец, тот самый, что без устали плясал на своей залитой солнечным светом ветке, точно комок живого синего огня, подпрыгивал, приседал, вертелся и рассыпался звонкими щелчками, прославляя этот солнечный лес, этот пьянящий аромат цветов, эту радость и счастье, что бурлили в его жилах, заставляя кровь кипеть, а рассудок – затмеваться пьяной пеленой страсти! А потому, когда у самого его носа, обдав его дурманящим запахом теплой кожи и перьев, промелькнула зеленоватая тень о четырех крылах, увлекая за собой в брачный полет – он, не задумываясь, рванулся следом. Точно волшебные, сверкающие дракончики, два микрораптора стремительно понеслись через звенящий лес, кружась и едва касаясь друг друга коготками, но почти тут же разлетаясь в разные стороны – лишь затем, чтобы вновь, без устали, помчаться сквозь солнечный свет и густые зеленые тени… Это было еще одно испытание, только на этот раз оба партнера должны были доказать друг другу, что они достойны стать парой, способной выкормить сильных, здоровых детенышей, и эти два молодых динозавра выполняли тот же ритуал, что их родители, и родители их родителей, и все поколения их бесчисленных предков – делали уже не одну тысячу раз. Яркие лучи то вспыхивали нежной зеленью, то сверкали глубоким синим, словно подбадривая этих крохотных летунов, и когда они, поднявшись под самые кроны, внезапно, точно подбитые, рухнули вниз – лес все еще ликовал, ибо он был очень стар, этот древний лес, и знал о том, что должно было случиться! Крепко сцепившись когтями, микрорапторы тесно прижались друг к другу, почти сложив крылья и отвесно падая вниз – с высоты почти тридцати метров! Если бы они ударились о землю, или даже о ветку, то переломали бы себе все кости, и погибли бы на месте… но они знали, что делают, и, дыша в одном ритме и слыша, как синхронно стучат в груди их сердца – они словно бы читали мысли друг друга, дожидаясь того единственного, нужного момента – чтобы, внезапно расправив все четыре крыла, оттолкнуться друг от друга, и, едва не коснувшись зарослей густого папоротника, воспарить вверх, мягко шлепнувшись на один и тот же ствол дерева, всего лишь в нескольких сантиметрах друг от друга. Их хрупкие тельца дрожали от едва сдерживаемого возбуждения, а чернота зрачков заполонила всю золотистую радужку, превра-тив их глаза в бездонные черные омуты, в которых тонули минувшие столетия. И прошло еще немало времени, прежде чем они относительно успокоились, и, дернув хвостом, самец начал карабкаться наверх, увлекая за собой свою самку. Они добились своего – спаривание прошло успешно, связав эту пару навеки, и теперь им предстояло остаться вместе до того момента, пока один из супругов не погибнет – от старости ли, от болезней, или же по собственной неосторожности, убитый голодным репеномамусом, другим хищным динозавром или же банально раздавленный внезапно обломившейся веткой. Сколько им оставалось быть вместе? Сколько птенцов предстояло выкормить? А сколько из их детей доживет до зрелости и передаст их гены своему потомству?.. Они не знали, да и, признаться, не задумывались о таких вещах. Они знали лишь одно – надо выжить. Во что бы то ни стало, назло всему миру, в котором эти миниатюрные животные оказались едва ли не самыми маленькими и слабыми динозаврами за всю историю планеты – лилипутами в стране гигантов. Впрочем… не думаю, что нам стоит их жалеть. Спасибо за внимание!

Не воспринимайте так богов. Боги - не личности, и не кукловоды. Они - это суть того, что мы называем истиной. Это то, к чему мы стремимся - наш идеал, недостижимая мечта, вершина горы. Считать их подобными людям столь же глупо, как вообще ни во что не верить. "И бог есть любовь..." (с)

Ba11istic, ну, будьте снисходительны - в конце концов, Трэйс и Хикмэн создавали свою вселенную еще в те времена, когда "добрый дракон" - понятие было, мягко говоря, малоизвестное, и появление золотых и серебряных драконов - уже прорыв, несколько ослабивший непоколебимые позиции мировоззрения "поклонников" Смога Золотого и Анка Алагона Черного. К тому же, в последних редакциях игры мировоззрение драконов уже не так безвариантно - скажем, с красным драконом уже можно попробовать договориться (а раньше это было бы не только бесполезно, но и опасно!), а золотой дракон совсем не обязательно тут же бросится вам помогать, даже если вы пришли к нему с самыми добрыми намерениями. Мир меняется... те же дроу - скажем, незабвенный До'Урден, Лириэль Бэнр, Джарлакс или последователи Эйлистри, или эльфы - среди них ведь тоже встречаются порядочные сволочи! К тому же, среди драконов немало тех, кто нейтрален по мировоззрению - те же самоцветные, и еще целый сонм экзотов, типа миражных, радужных, ртутных и прочих драконов. Я как раз сейчас делаю серию публикаций по драконам D&D на сайте DreamWorlds, и потому говорю с уверенностью - среди драконов полно всевозможных характеров и типов поведения. Они ведь не рождаются злыми... Они становятся теми, кого из них лепят родители, друзья и окружающий мир. Ибо ни одно существо не может быть изначально злым.